ПОЛИНКА.net

Шумилов И.Л.
Петушок. Повесть (начало).

13
В больнице Вася вырос из старых одёжек, и надо было покупать все новое. Мать кое-что приобрела на базаре: белье, рубашки. За черным вельветом, который очень хорош на костюм, она стояла в очереди всю ночь, едва доплелась домой, изжульканная, с жалобами на боли в боку. «Слава богу, оденем Василия, — говорила мужу. — Вот не знаю, кому отдать шить». — «Отнесешь людям — материал ополовинят, — заметил Илья Никитич. — Не костюм получится, а «обдергай-ка»: шевельни рукой или ногой — лопнет по швам. Машина есть, зачем отдавать?»
Евдокия Ивановна не стала спорить. Ей самой не терпелось поскорее взяться за работу, хотя мастерица она была невеликая. Сшить костюм решила без единой пуговицы, на резинках.
Вася впервые в жизни получал такую нарядную, если не сказать роскошную одёжку и потому ждал окончания работы, как праздника. Он любил все красивое: мог радоваться блестящей ёлочной игрушке, переводной картинке, раскрашенному мячу… Да и надоели ему застиранные больничные халаты и чиненные-перечиненные одёжины военных лет.
В один из вечеров мать закончила работу, и Вася надел костюм. Ему нравился запах неношеного материала, и он с восхищением поглаживал широкие брюки, куртку с накладными карманами… — Завтра на базар бы сходил, Василий. Как paз воскресенье. Пойдем? — Спросил отчим.
— Можно, — ответил Вася.
— Проветришься, а то совсем засиделся.
Даже на ночь Васе не хотелось расставаться с обновкой. Чтобы не измять костюм, повесил его на стул и, точно именинник, лег в постель.
Они пришли на базар рановато — дворники еще не успели увезти сор, набрасывали его лопатами на повозку. Базар пустовал, кое-где слонялись унылые мужчины с измятыми, отечными лицами.
— Тут пока посиди, — сказал Илья Никитич, показывая на угол корпуса, где стоял старый покосившийся ящик. — Здесь почти весь день нету солнца, в тени будешь.
Вася сел, вытянув протезы с новыми ботинками.
— Я пойду в свой корпус, там меня теперь ждут. Если понадоблюсь, придешь. Закусить можешь в любом ларьке.
Рыночная площадь оживала.
Скоро Василию надоело сидеть, он встал и направился в гущу базара, в людскую сутолоку. …Вот сидит на табуретке старая седая женщина, держит на коленях маленького красивого зверька с черной шерстью, которого называют морской свинкой. Шерсть у него лоснится, видно, он сыт и доволен. В длинном узком ящике, как в библиотечной картотеке, у женщины сложены бумажки — морская свинка своими крохотными зубками вытягивает их для тех, кто гадает. Три веселые подружки с любопытством смотрят на эту диковинку. Одна из девушек, кажется, погадала уже — комкает в руках бумажку.
— Теперь для меня пусть вытянет, — говорит другая, с рыжеватыми волосами и с обильными веснушками на лице. Она протягивает гадалке деньги. — Ой, боюсь, плохая записка в зубы ей попадет! Звереныш, миленький, вытащи хорошую!
— Какая судьба, — твердыми лиловыми губами, словно приговор, произносит женщина. — Какая судьба, такая и бумажка.
О судьбе поет под гармошку и слепой мужчина, лицо которого все в синих пороховых точках («Наверно, ему выжгло глаза зарядом?» — подумал Вася). Певца окружили женщины, слушают его со скорбными лицами, комкают платочки:
Судьба во всем большую роль играет,
И от нее далеко не уйдешь,
Она тобой повсюду управляет,
Куда велит — покорно ты идешь.
На гармошке стоит кружка в жестяном гнезде. И женщины, хлюпая носами и моргая мокрыми глазами, бросают в нее монеты…
Вася отправился дальше и оказался у толпы зевак, окруживших какой-то игровой столик. Он протолкнулся поближе. На столике начерчен круг, над которым вращается металлическая стрелка. Если она остановится против загаданного рисунка, человек выигрывает.
— Вот американское лото! — кричал хозяин игры. — Ставишь рубль — получаешь сто!
Голос показался Васе очень знакомым. Он еще придвинулся к столику и увидел… Егора.
— А ну, подходи! Навались, у кого деньги завелись! Американское лото! Ставишь рубль — получаешь сто! Ставишь пятерку — получаешь ничто! Ноль целых ноль десятых!
Вокруг похохатывали, улыбались. В игроках, видно, недостатка не было, стрела все время вертелась, Егор засовывал в карманы очередную бумажку.
Вася выбрался из толпы, потихоньку двигался дальше. Встречаться с Егором ему не хотелось.
Деревянный тротуар, проложенный вдоль ларьков, оккупирован торговками. Сами они сидят на тротуаре, а товар свой разложили перед собой на земле, на расстеленных палатках. Чего тут только нет! Иголки, булавки, спицы вязальные, щипчики, ножницы… Банки-склянки, самовары, ленты… Даже коньки дутыши. Будь Вася здоровым, он, может быть, и поглядел бы на все эти нужные и ненужные мелочи, а кое-что и купил, например, блестящие коньки, никелированные щипчики, но сейчас он шел мимо этой выставки равнодушно…
И вдруг на глаза попалась удивительная штука: рядом с какими-то коробочками и порошками лежал толстый альбом в черном жестком матерчатом переплете. «Для рисования» — сообщали золотые буквы на обложке. У Васи загорелись глаза, он нагнулся к торговке, пожилой мордастой женщине, попросил:
— Покажите, какая бумага в альбоме.
— Александринская, сынок, самая лучшая, — ответила торговка и открыла альбом.
— Александрийская, — поправил ее Вася, не раз слышавший и мечтавший о такой бумаге. До войны в школе на ней, бывало, стенгазеты рисовали.
За альбом торговка заломила сотню рублей, а у Васи в кармане лежала всего лишь пятерка, которую ему дала мать.
Он все стоял и стоял возле торговки, словно ждал какого-то чуда. «Пойду к Егору», — вспомнил о братане, засовывающим в карманы даровые бумажки.
И чудо произошло.
— Ты чего здесь стоишь? — прогудел у Васиного уха бас. Около Васи стоял Илья Никитич в кожаном фартуке и белых окровавленных нарукавниках. — Купить чего хочешь?
Вася посмотрел на отчима с надеждой, но ничего не сказал.
— Альбом ему надо, да, видно, не по карману, — вмешалась торговка. — Сынок, что ли?
— Альбом? А ну, глянем! — Отчим взял в руки драгоценную вещь и начал грубо перебирать листы окровавленными пальцами, загибать на них углы…
— Бумага старинная, — похвалил он. — А сколько тут листов?
— Пятьдесят, — ответила хозяйка.
— Посчитаем, — и отчим, мусоля пальцы жирными губами, начал деловито рассматривать каждый лист. Васе хотелось выхватить альбом из его грязных рук.
— Так, правильно, пятьдесят, — сказал отчим, закончив казнь над альбомом. — Что ты за него хочешь? — обратился он к торговке.
— Кругленькую.
— А окончательно?
— И окончательно кругленькую.
— Не дури мне голову! — отчим почесал тугой синеватый подбородок. — Даю любую половину.
— Больно прыток! — дернула плечами торговка.
— Да что ты мне мозги крутишь! По целковому за лист — красная цена в базарный день! Да с кого ты дерешь? Видишь, калека стоит?!
Вася покраснел. Ему уже не хотелось получить такой подарок из рук отчима… «Лучше бы к Егору пойти, — подумал он. — И пойду!»
Но отчим уже срядился с торговкой. Она уступила вещь за полсотни. Отчим сунул покупку Васе за пиджачок и весело сказал:
— От меня тебе на память. Как говорят: бери да помни. Ты обедал?
— Не успел еще.
— Пойдем ко мне в корпус, у меня пирожки есть с ливером.
И Вася подумал: «Может, и верно — хороший мужик отчим…»
Солнце стояло уже высоко, оно было яркое и как будто смеющееся… Разноцветная гудящая масса народу, что толпилась на барахолке, тоже показалась веселой, доброй и, такой необходимой…
Накормив пасынка, Илья Никитич сказал:
— А теперь надо бы тебе немного подкалымить.
— Что? — не понял Вася.
— Сесть и фуражку перед собой положить. Небось люди сжалятся, подбросят, кто сколько может. Деньги — они никогда не лишние. Вот пальто тебе надо заводить… Краски купить. Да мало ли чего.
Вася раскрыл рот, слушая отчима. Но удивление сменилось чувством унижения. Словно он попал в тиски, и они так крепко сжали его, что он не может ни пошевелиться, ни слова из себя выдавить. Совершенное онемение овладело им.
— Пойдем, — сказал отчим. — На свое место.
Он взял пасынка за руку выше локтя и повел из корпуса, усадил на тот ящик, где Вася сидел с утра. Сняв с головы мальчишки фуражку, он положил ее на землю подкладом вверх:
— Ну, давай, работай. Да не дуйся, бодрей держись. Будь, как твой дядя Ефим, всегда веселый. Веселых любят! Конешно, спервачка будет неловко, а потом привыкнешь… Ну, пока. Я пошел.
Вася сидел согнувшись, опустив глаза в землю.
Вдруг в фуражку шлепнулся медный пятак. Вася вздрогнул, поднял глаза: перед ним стояла старушка в старой плисовой жакетке.
— Ах, бедный малец, и не жил еще, а кругом калека, — жестоко заверещала она. Подошла молодая женщина и тоже бросила в фуражку монетку — та звякнула о пятак.
— Что же ты в инвалидный дом не идешь, сынок? — скрежетала старушка. — Наверно, нет ни отца, ни матери?
— Не-е, — чуть слышно протянул Вася.
— Были бы родители, не послали бы руку протягивать, — сказала женщина.
— А кто их знает?! Может, и послали бы! — услышал Вася молодой голос над своей головой. — Это ты, Васятка?
Вася поднял голову и увидел улыбающегося Егора: желтый зуб его светился тускло, челочка наползала на глаза.
— А ну, вставай! — Егор прямо в пыль вытряхнул медяки, надел Васе фуражку и крикнул на подошедших женщин:
— Кыш отсюда, представление окончено!
Он осмотрел Васю с ног до головы и поник лицом.
— Братушка! Что с тобой судьба сделала! Тебе денег надо?
— Зачем? Ничего мне не надо.
— Да ты не ломайся. Возьми вот, — и он сунул Васе в накладной карман куртки горсть измятых бумажек, которые достал из-за борта своего щегольского шевиотового пиджака.
— Не надо, — противился Вася.
Обеими своими перчатками он полез в карман, чтобы вытряхнуть всунутые туда Егором бумажки, но тот схватил его за руку:
— Бери, когда дают! Или не хочешь от меня брать, от гада такого?
Вася молчал.
— Я гад ползучий! Костыли об меня обломать мало! Сколько жить буду, не прощу себе этот сон на заимке, — он поморщился, словно от боли, помолчал. — А теперь скажи мне честно, зачем на толчок пришел? Да что это у тебя под пиджачком торчит?
— Альбом. Для рисования. Отчим купил.
— А почему с картузом сидел?
— Да вот… Отчим посадил… подкалымить, — откровенно признался Вася.
— Отчим? Он с тебя шкуру хочет драть? А ты почему не огрызаешься? Ах, тебе стыдно чужой хлеб есть… За альбом хотел рассчитаться? Понимаю тебя, Васька. Но ты передай этому… Если он будет заставлять тебя на толчке фильки выпрашивать, я быстро шмон наведу. Я ему вывеску разукрашу… Не дам тебя в обиду, братишка, клянусь. Я про тебя часто думаю, Васька. Чистый ты у нас… Таким и оставайся. Ну, побегу к своему лото. Видел? Мы втроем его содержим, купили у одного деляги. Дураки есть еще на свете — облегчаем их гаманки. Ну, давай руку, если мной не брезгуешь…
Он исчез в толпе. Вася двинулся домой, проклиная отчима и свою минутную слабость. Нет, больше такого не случится!

Иван Шумилов. Петушок. Повесть (продолжение).