ПОЛИНКА.net

Шумилов И.Л.
Петушок
Повесть.

В повести рассказывается о мужании характера четырнадцатилетнего подростка, потерявшего обе ноги и пальцы рук, но не опустившегося до попрошайки на углу улицы, к чему готовил его отчим, а нашедшего интересное и нужное занятие.
Автор говорит об ответственности окружающих за судьбу человека, о товариществе и настоящей дружбе.

1
Хорошо же летом! Теплынь стоит, гуляй себе в одной рубашке, в тапочках или даже босиком, купайся сколько хочешь, рыбачь и загорай… Спи на воздухе, в сенках, в кладовке или сараюшке. Красота!
Зимой — совсем другое дело. В пятистенном домишке, где всего лишь кухня да комната, живет сейчас их шестеро: мамина тетка баба Луша, дядя Софрон с теткой Степанидой, их сын Егор и Вася со своей мамкой. Тесно. Дом-то бабы Луши, Вася с мамкой живут на правах родственников, на кухне жмутся. Васе больше приходится на печке «загорать», это его «дворец». Здесь он спит, читает книжки, задачки решает, даже упражнения по русскому выполняет .— приспособился писать лежа. Егор посмеивается над ним, на улице, среди ребят, обзывается:
— Вася, друг сердечный, таракан запечный!
Что ж, пусть таракан. Но куда деться, если другого места нет? Мамке на фабрике обещали квартиру, да неизвестно, когда дадут. Правда, ходит к ним Илья Никитич — у него жена умерла, один остался в своем собственном доме, уговаривает мамку пожениться, да она не хочет. Правильно делает. Из-за квартиры, что ли, замуж выходить? А Илья Никитич прицепился, не отстает, почти каждый вечер является. Недавно принес мяса кусок, подал мамке:
— Это вам в гостинец, Дуся, мякоть на котлеты, а косточку на суп. Сахарная косточка, наваристая.
— Вот как, — улыбнулась мать. — А я думала: мясо — кошке, кость — собаке…
Илья Никитич так засмеялся, что по тугим красным щекам слезинки потекли.
— Чудачка ты, Дуся!
Мамка никогда не провожала его, а на этот раз вышла вместе с ним, однако быстро вернулась.
Вот какая мамка у Васи, не больно-то ей нужны всякие ухажеры и женихи. Она еще папку ждет, как и Вася.
Хотя война закончилась еще весной, Вася часто думает: вдруг папка где-нибудь объявится живой и придет. Вот другие, говорят, приходят… Везет же людям. Вечерами, бывает, Вася долго стоит у ворот и вглядывается в каждого проходящего мужика: не папка ли?
— Мам, а что за косточка такая — сахарная? Что ли сладкая очень? — спросил он с печки.
— Это так мосол называют, сплошную кость, не трубчатую. У нее в порах мозг, и щи с нею, правда, вкуснее.
В эту ночь Васе снилась сладкая, сахарная кость, он долго грыз ее.

Когда на кухонном столе нет ни мисок, ни чашек, Вася старается захватить его: тут светлее, чем на печке. Вася поскорее усаживается, раскрывает альбом с шершавой сероватой бумагой, кладет коробку цветных карандашей «Пионер», резинку… Он рисует, когда остается один, и если кто-то вдруг зайдет на кухню, тотчас закрывает альбом: смущает его посторонний глаз. Все домашние давно это поняли и стараются не мешать ему, только Егор надоедает, не отходит от стола, хоть что ты с ним делай. Прилип однажды, как банный лист: «Нарисуй меня. Если похож буду, тогда, значит, ты художник». Вася долго отнекивался, да разве Егор отстанет? Пришлось посадить его на стул и нарисовать в профиль. Очень похоже изобразил! Сидит Егор на стуле, навалился на спинку и нос задрал.
— Ой, Васька, да как ты смог? — удивлялась тетка Степанида. — Вылитый Егор! Как живой сидит. И челочка, и нос, и губы — все тютелька в тютельку! Прямо патрет, на стенку надо повесить…
Но самому Егору «патрет» почему-то не понравился.
К вечеру Вася выходит из дому на улицу. Домишко их стоит на высоком берегу реки, и как раз неподалеку от дома, в переулке, мальчишки и девчонки катаются на лыжах — с горы летят прямо на лед, на реку.
У Васи лыж нет. В прошлую зиму, в марте, ушел он на своих лыжах в Гоньбу, к дяде Ефиму, и, пока гостил там, снег весь дочиста растаял. Обратно привез его дядя Ефим на лошади. А лыжи остались. «Все равно, — говорил дядя Ефим, — нынче на них уже не кататься, оставь, я ремни новые приделаю». Оставил Вася, а теперь жалеет, каждую субботу собирается в Гоньбу, да никак не соберется. И вот терпенью настал конец, лопнуло.
— В субботу Вася вернулся из школы, сел обедать, хлебает и говорит:
— Завтра к дяде Ефиму пойду за лыжами.
— Куда тебя понесет? — отвечает баба Луша. — Такая даль, а морозы стоят.
— Что я — маленький? Воскресенье же! Обыденкой слетаю!
— Привезет он их сам, твои лыжи.
— Жди, когда привезет. Зима пройдет.
— В таких валенках далеко не ускачешь! Тонкие, как листочки. Вот подошьем, тогда и отправляйся.
— Дядя Ефим и подошьет! — вдруг приходит в голову Васе. — Он быстренько!
— Да и пальтишко у тебя насквозь продувает. Чего это мать смотрит?
— Все равно пойду!
— О господи, и как жить с вами только, с такими неслухами? — возмущается баба Луша.

В воскресенье Вася встал пораньше, с утра пошел в баню и постарался быстрее вернуться оттуда. Он подсушил у вьюшки шарф, шапку, рукавицы, отыскал в посудном шкафу свой большой складной нож, подарок дяди Ефима, оделся и вышел во двор.
…Спускаясь вниз, к реке, он еще колебался, но как только оказался на льду, решил твердо: «Пойду».
Снег ослеплял, похрустывал под ногами, как вилок капусты в ладонях, только еще сильнее. Идти по такому снегу было одно удовольствие. Он упрямо, норовисто шагал по реке.
— Васька! — вдруг послышалось сзади, с горы. На горе стоял Егор в своей легонькой кепочке, в начищенных и собранных гармошкой сапогах. Брюки с напуском на голенища. Рот расплылся, сверкнул на солнце зуб, сделанный из медного кольца.
— Ты куда?
— К дяде Ефиму.
— Подожди меня! — Егор скрылся и через десяток минут вернулся в шапке, валенках, рукавицах, да еще и на лыжах, наверно, взял у Петьки, соседа.
Вася не любит Егора, хотя они и двоюродные братья и живут вместе. Однако отправляться одному в дальнюю дорогу как-то скучновато и даже боязно, поэтому обрадовался попутчику.
Егор старше Васи года на три, школу давно бросил, а работать не хочет. Только устроится, глядишь — выперли или сам ушел, и опять на базаре да на вокзале околачивается, с какими-то типами якшается, домой к себе их водит. И все такие же, как сам, — с челочками до бровей, в сапогах гармошкой, заносчивые, задиристые…
В доме из-за Егора пыль до потолка. Вася не прислушивается к этой ругани (тем более, что дядя Софрон дверь в комнату прикрывает), но догадывается, что не за хорошие дела честят Егора.
Недавно Вася с Егором оказались в кухне вдвоем. Егор сказал таинственно:
— Вась, ты можешь быть другом?
— Не знаю, — дернул плечами Вася, предчувствуя недоброе.
— Трус ты, я гляжу! Вася промолчал.
— А язык-то хоть можешь держать за зубами? — не отставал Егор.
— Почем я знаю, — сказал Вася и, преодолевая робость, поднял на Егора открытые голубые глаза.
Егор сообщил, что в подполье он обнаружил ведро с медными и серебряными деньгами, видимо, бабушкин клад, и если бы это ведро «приласкать», то все появилось бы у них, как в сказке, — конфеты, пряники, каленые орехи… И накупил бы он, Егор, для Васи разных красок и цветных карандашей, и альбом из белейшей толстой бумаги… И коньки дутыши купил бы. Васе надо сделать один пустяк: когда бабушки не будет дома, залезть в подполье, вытащить ведро и зарыть на дворе в снег. Все остальное Егор берет на себя. Вася молчал.
— Что? Поджилки затряслись?
— Не хочу, — прошептал Вася.
— Подлиза! — бросил Егор самое обидное для Васи слово и вышел, со злостью хлопнув дверью.
Дней через пять Васина мать случайно наткнулась в огороде на ведро с деньгами, занесла его. Баба Луша всплеснула руками:
— Егоркиных рук дело, больше ничьих!
Вечером Егору опять была проборка, а утром он со злобой шепнул Васе около умывальника:
— Погоди, я тебе устрою!
— Да я ничего не говорил.
— Врешь!
— Нужно-то мне!
Почувствовав, что Вася не в ладах с Егором, мать как-то спросила:
— Вась, что это Егор на тебя дуется?
— Думает, что я его выдал, про ведро рассказал.
— А разве ты знал?
— Да, — краснея, ответил Вася.

Иван Шумилов. Петушок. Повесть (продолжение).