ПОЛИНКА.net

Семьдесят неизвестных (начало)

Я говорю:
— У нас каждый работает по способностям. А у меня главные способности к истории. К технике тоже есть, только поменьше. А к коровам у меня совсем способностей нет, хоть и фамилия такая. Я даже молоко не люблю. В детстве мне конфеты давали, чтобы я его пил.
— Но в лагере нет должности историка.
— Тогда назначайте на любую мужскую работу.
Ребятам эти мои слова очень понравились. Они даже зааплодировали. А девчонки, наоборот, сморщили носы.
Так я попал в бригаду свекловодов. Они меня сразу за своего признали. Весь вечер ходили мы в обнимку по лагерю, песни пели — и про пыльные тропинки далеких планет, и про барбудос, и всякие другие. Девчонки тоже собрались вместе и пищали свое, про любовь, нам назло, но из-за наших мужественных голосов их вовсе не было слышно.
Мне очень понравилось ходить так, в обнимку, и петь, и я понял, что нашел здесь настоящих друзей.
А на следующий день снова все изменилось. И кто тут виноват? Я всех подрядивинил — только не себя.
Выспался я хорошо, встал вместе со всеми, побежал к речке. Солнышко, воробьи чирикают, травка зеленая, одуванчики желтенькие — словом, кругом природа. Покупались; я им показал, как плавают стилем баттерфляй, — как раз накануне отъезда из города я ходил на соревнования пловцов. Потом позавтракали, пошли на свекловичные плантации. Опять с песнями.
И опять про барбудос — мне эта песня и само слово «барбудос» очень нравились. Я даже бороду отпустить решил, когда она у меня в рост пойдет.
А на поле Сенька, бригадир, давай мне объяснять:
— Вот свекла, видишь? Надо сорняки выполоть. А потом прореживать будем.
Нудно так объясняет, да еще и заикается, просто слушать нельзя.
Я остановил его:
— Стоп, ит из инаф!( Достаточно! (англ.))
— В-все понял? — удивляется.
— Думаешь, я дурее тебя? Думаешь, раз городской, то в этом деле ни бе ни ме? А я и бе и ме! Не такое уж оно хитрое. Где мой участок?
— В-вот, — показывает.
— А норма?
— Д-до того камня.
— Только и всего? Тогда отойди от меня подальше и не мешай.
Ух и взялся же я за дело свирепо! Но что-то медленно движется. Свекла под руками путается, мешает. А если и ее? Все равно, Сенька сказал, потом прореживать.
Вот! Другое дело! Рву все зеленое с грядки обеими руками, только пыль столбом. Удивлю вас, голубчики, рты пораскрываете. Норма рассчитана на три часа, а ее с лету сделаю — и спать до самого обеда. А как ж лагерь труда и отдыха!
И сделал! За два часа! Даже больше нормы: в пылу не заметил, как кусок чужого участка прихватил. Да ну, буду я считаться с такой мелочью!
Встал, разогнул спину. Вон они, позади меня ковыряются. Все, отстали! И бригадир тоже.
— Готово! — крикнул я ему. — Принимай!
Сенька бегом ко мне.
— П-поздравляю, — кричит на ходу.— Молодец!
— Вот так у нас в городе работают.
Он прибежал, взглянул — и ахнул:
— Так т-ты же… т-ты же… т-ты же… — Слова вымолвить толком не может. Наконец, прорвало: — Т-ты же всю свеклу повыдергал!
— Знаешь что, друг, кончай свой трёп! А это тебе что — не свекла? А это? А это?..
— Т-три свеклинки на весь участок!
— А сколько их надо?
Сенька, вместо того чтобы ответить, полез на меня с кулаками…
И все они забыли! Как песни вместе пели, как я их баттерфляю обучал, все-все. Как будто какие-то несчастные травинки, из которых еще неизвестно, что вырастет, важнее мужской дружбы. И сколько я там выполол — всего-то метров пятнадцать, не больше. А поле вон какое огромное, чуть ли не сто гектаров, они сами говорили.
А потом еще на линейке стали меня разделывать — ох! Я и зазнайка, я и хвастун, я и невнимательный, я и лентяй! И Петра Петровича, как назло, нет: вчера поздно вечером укатил, лампочки-фонарики, в деревню на два дня. Мне казалось, был бы он здесь, не дал бы меня в обиду: я же всего-навсего третий день в лагере, еще почти гость. Кто же с гостями так обращается!
Я оправдываться не стал, напомнил только скромно, что ошибка ошибкой, а сделал-то я сегодня все-таки больше всех. Так что в лени пусть они меня не упрекают.
Объявили мне общественное порицание и назначили на кухню — помогать поварихам.
Что? Меня — на кухню? Воду носить? Дрова колоть?
И я решил: не пойду! Вот откажусь — и все. Посмотрю, что из этого выйдет.
Утром дежурный стал меня поднимать, а я официально объявил, что начинаю голодную забастовку, и попросил сообщить об этом по лагерному радио. Он сообщать по радио не стал, а сразу понесся за Валькой Потаповой — Петр Петрович оставил ее заместительницей.
Валька прибежала, взволнованная такая. Что бы я теперь сделал на ее месте? Прикрикнул бы погромче, ногой топнул, может быть, даже сказал, чтобы убирался на все четыре стороны. Куда бы мне тогда деться. Пошел бы на кухню как миленький.
А Валька кричать не стала, начала уговаривать. И чем больше уговаривает, тем тверже я стою на своем. И тогда она забила отбой. Сказала, что кухня отменяется и что я сам могу выбрать себе занятие по душе.
Я пузырем надулся:
— Откуда я знаю, какое мне по душе? Надо несколько дней осмотреться.
Она и на это пошла. Я понимаю почему. Испугалась, что если я голодной смертью умру, то ей достанется.
Тогда я встал и пошел завтракать. Правда, есть совсем не хотелось, потому что я не рассчитывал на та¬кую легкую победу и, пока дежурный бегал за Валькой, закусил как следует конфетами, — у меня в вещмешке их целый килограмм и еще столько же печенья.
Потом все ушли на работу. Я вытащил раскладушку из палатки под дерево и улегся читать «Трех мушкетеров» — нашел в палатке, кто-то привез с собой.
Проснулся я оттого, что почувствовал на себе чей-то взгляд. Открываю глаза — Петр Петрович на стуле рядом с моей раскладушкой сидит.
Я вскочил, а он говорит, уважительно так:
— Извини, что разбудил, Коровкин. Понимаешь, лампочки-фонарики, посоветоваться с тобой надо. Как мужчине с мужчиной.
Посмотрел на него подозрительно. Смеется? Вроде незаметно.
— Паренек ты городской, к труду, тем более деревенскому, не привык, это я сознаю. Но, понимаешь, нет у нас в лагере для тебя подходящей профессии. Что делать?
— А вы пошлите меня в деревню, к папе, — говорю скромненько. — Буду ему помогать по линии сельхозтехники.
— Опять, лампочки-фонарики, хорошо, да не совсем. Весь класс твой здесь, а ты один там. Скажут, кустарь-одиночка, от массы откололся… Слушай, ты, мне сказали, историю любишь. Верно?
— очень. Даже не знаю, что больше: историю или футбол. Я еще не решил твердо, кем буду: историком или центральным нападающим «Темпа».
— Можно совместить. Многие так делают. Вот Бородин, например,химию с музыкой совмещал. Или Леонардо да Винчи: художник, ученый и инженер сразу.
— Хорошо, я подумаю. Пожалуй, тоже совмещу.
А сам жду. Что же он мне все-таки предложит?
А он вдруг:
— Понимаешь, лампочки-фонарики, экспедиция вчера сюда приехала, археологическая. Может, поговорить с ними, чтобы тебя туда помогать взяли? А? Будешь здесь жить, а к ним на работу ходить. Или это тоже не подходит?
Я прямо подпрыгнул:
— Еще как подходит!
Экспедиция! Археологическая! Разные золотые вещи выкапывать, доисторические машины, черепа… Да ведь об этом можно только мечтать! Вдруг я гробницу какого-нибудь Чингис-хана найду? Или кости снежного человека? Или старинный космический корабль, который прилетел к нам, когда здесь не то что людей — coбак даже не было, одни черви дождевые.
— Ну, тогда, лампочки-фонарики, быстро надевай рубашку и брюки — и шагом марш к ним договариваться…

Семьдесят неизвестных (продолжение)