ПОЛИНКА.net

Дважды два (начало)

Больше всего Алик боялся, что почтальонша сейчас заупрямится и не отдаст. Что тогда делать?
Теперь он уже нисколько не сомневался, что это письмо наверняка от Наташи. Вчера на переменке она на него так посмотрела…
Почтальонша пересчитала копейки, порылась в своей отощавшей сумке и достала письмо. Позабыв даже сказать «спасибо», Алик заячьими скачками рванул через двор к своему подъезду.
При тусклом свете маловаттной лампочки на лестнице прочитал письмо.

«Еще десять копеек отдал? Спасибо!
Так будет, пока не отдашь весь миллион.
Привет от братьев Карамазовых и Наташи Шевцовой.
Остап Бендер».

Он не злился — бесился. Швырнул шапку на вешалку — она упала. Пнул ногой, как футбольный мяч. Дураки! Дураки! Насмотрелись всяких там «Золотых телят».
Вышла Ксанка.
— Что там было? — глаза горят любопытством.
— Не твое дело! — заорал так, что под конец даже взвизгнулось.
— Деньги давать так мое… — обиделась Ксанка.
Алик замахнулся.
— Ой-ей-ей! — она, округлив глаза, поспешила скрыться за кухонной дверью.
Захватив с собой оба письма, старое и новое, Алик двинул к Остапу.
Тот сразу же понял, едва открыв дверь.
— Опять?
— Опять… Но я их поймаю! Я их выведу на чистую воду. Как дважды два!
В его представлении злоумышленников теперь уже было много.
Они, собравшись в каком-то темном подвале, сочиняли ему доплатные письма при мигающем неверном свете свечи и злобно хихикали.
Остап уговаривал:
— Брось! Не выкупай больше — и все.
— А я специально выкупаю, — горячо доказывал Алик. — Как думаешь, почему сегодня выкупил? Чтобы было больше улик.
Бумага во втором письме была точно такой же, из блокнота, почерк тоже, ручка тоже. Следствие не продвинулось, ни на шаг.
— Придется добывать образцы почерка всех ребят, — поставил Алик очередную задачу перед собой и другом. — Так ты все-таки никому не разболтал?
Остап нахмурился:
— Что, поклясться?
— Ну ладно, ладно, верю…
На следующий день, к концу уроков, следствие располагало образцами почерков всей мужской половины класса, даже отсутствующих по разным причинам. Остап, редактор школьной стенной газеты «За отличную учебу», разыскал часть образцов в архиве редколлегии. Другую часть раздобыл Алик, усердно переписываясь на уроках с ребятами о разных пустяках и требуя немедленного письменного ответа. Недостающие образцы в количестве трех штук он самым дерзким образом повырывал из тетрадок во время большой перемены.
Всего было собрано семнадцать образцов.
Экспертизу проводили дома у Алика.
Включили, как всегда, радио на полную мощь, чтобы Ксанка не слышала, что у них тут происходит, и приступили к сверке.
Прошлись по одному разу, по второму.
— Ничего похожего, — вздохнул Остап.
— Давай еще раз! — не унимался Алик. — Мишкины буквы, вроде, подходят.
Нет, не подошли!
Следствие зашло в тупик. И почтальонша, которая могла бы доставить новый уличающий материал, сегодня тоже не явилась.
— Ну, все?
Остап поправил очки, избегая смотреть в глаза Алику. Ему это дело с доплатными письмами уж страсть как надоело, и он бы давно с ним покончил, вот только друга боялся обидеть.
— Как все? Как все? — Алик забегал по комнате.— Мы еще только начинаем.
— Но ведь почерк явно не из нашего класса.
— А девчонки? Забыл? Завтра соберем их почерка… Нет, я это дело так не оставлю!..
Утром, на первом же уроке, Алик с Остапом заработали по двойке.
Они так долго шептались, что даже мягкосердечна Зинаида Петровна не выдержала:
— А ну-ка оба к доске!
Двойки эти сами по себе ничего не значили, но предвещали неприятности и на следующих уроках, так как за последние дни Алик, да и Остап тоже, готовил домашнее задание лишь для очистки совести — времени не оставалось. Остап — тот хоть попытался на перемене наверстать упущенное, но Алик, махнув на все рукой, продолжал усердно добывать образцы.
И кто знает, чем бы все это кончилось, если бы на большой перемене, сунув в парту завтрак, принесенный Ксанкой, Алик вдруг не наткнулся бы на записку:
«А. С, почему ты не ходишь на каток? Приходи сегодня в шесть. Н.».
Бумага такая же, без линеек и клеток. Почерк такой же — круглый. Алик побелел от злости. Вот ведь до чего дошло — стали донимать и в школе! Еще немного — и его тайна станет известна всем. «Алик влюблен в Наташу Шевцову из параллельного», «Алик влюблен»…
Какой позор!
— Записка? — Ксанка ловким движением выхватила у него бумажку из рук. — Давай прочитаю!
— Отдай сейчас же!
Он сгреб сестренку в охапку, безжалостно заламывая руку, отобрал записку и порвал в мелкие клочья.
Во время урока, чувствуя на себе чьи-то насмешливые взгляды, Алик внезапно оборачивался. Мишка!
Через минуту оборачивался снова.
Володька! Еще раз.
Танька Чернова! Даже хихикнула.
Алик покрылся потом. Неужели они все знают?
Оказалось совсем другое. Чертика бумажного кто-то нацепил ему на спину, оттого все и смеялись.
Это выяснилось, когда его вызвали отвечать на химии. Третья двойка за день!
Химичка не только двойку влепила. Еще велела остаться после уроков и решить задачу, не сделанную дома.
Алик долго пыхтел в пустом классе, пока не справился с этими проклятыми молекулами. К тому же чернила в авторучке кончились, пришлось простые в нее заливать. Испачкался, забрызгался. Стал бумагу искать, чтобы подтереть чернильные потёки.
И нашел!
В парте Остапа нашел смятый лист белой бумаги. Даже целых два листа. С зубцами. Из блокнота. Форматом двадцать пять сантиметров па двадцать. Та самая бумага! У Остапа в парте!
Надо ли говорить, что химичку ждать он не стал, плюнув на все завтрашние неприятности!
Надо ли рассказывать, как он летел к Остапу, обгоняя трамваи, автобусы и даже легковые автомашины!
Надо ли описывать, с каким видом он ворвался к Остапу:
— Ты! Все-таки ты!
Все выяснилось, когда он предъявил главную улику: белые мятые листы. Остап долго морщил лоб, разглядывая бумагу, все соображал, как она попала к нему в парту.
— Ксанка ведь тебе бутерброды в ней принесла! — воскликнул наконец. — Ты один сам съел, другой мне дал в бумаге. Я ее туда, в парту, кинул.
Ксанка!
У Алика словно пелена с глаз спала, и он вспомнил все.
И блокнот, который Ксанка выиграла в лотерее во время школьного праздника песни.
И шариковую авторучку с синим и красным стержнями, которую ей папа привез из Болгарии.
И ехидные взгляды вспомнил, которые бросала на него Ксанка, когда он выкупал у почтальонши первое письмо: «От кого, от кого?..»
И еще вспомнил Алик, как она у него в классе записку из рук выхватила. «Ой, записка? Дай прочитаю!». Это она, змея, для большего правдоподобия!
Но как она узнала про Алькину тайну, как узнала?..
Остап пошел вместе с Алькой, не пустил его одного. То и дело взывал, задыхаясь:
— Обожди, я не могу так быстро.
Уговаривал:
— Ты ее не трогай, ты с ней по-мирному, по-мирному, понял?
Допрос вели вдвоем. Алик кричал, визжал. Остап бубнил: «Признайся, ничего тебе тогда не будет».
А Ксанка и так не отпиралась, только уточнила, когда Алик стал на расходы налегать:
— Эти двадцать копеек не твои, а мамины. И даже не двадцать, а всего-навсего восемнадцать. Две-то мои были — помнишь?
Хитрущие ее глаза так и поблескивали.
Как она узнала про Наташу Шевцову? Очень просто! Алик с Остапом как начинают про тайны свои всякие, обязательно поворачивают ручку приемника до отказа. Радио орет благим матом, они друг у друга ничего разобрать не могут, и орут тоже. А в соседней комнате весь их разговор очень даже хорошо слышно. Куда лучше, чем радио.
Вот так она и узнала от самого Алика.
Почему придумала все это, с доплатными письмами? Очень просто! Чтобы ему отомстить — вот почему! Пусть не гоняет ее по квартире, как зайца! Она тоже человек, такой же, как Алик, может даже еще и получше. В квартире целых две комнаты. Одну ей, другую Алику. А он ее на кухню. Это что — по справедливости? Да еще слово какое обидное выдумал: резервация.
— Как будто он американский капиталист, а я индейка какая-нибудь несчастная! — заключила Ксанка возмущённо.
— М-м, — мычит Остап и косится сквозь очки на друга. — Это ты уж, действительно, того…
— Ну, все! Мне пора в музыкальную!
Ксанка решительно встала со стула в углу, куда ее запихнула следственная комиссия.
—Нет, погоди! — обозленный Алик заставил ее снова сесть. — Ты сначала про записку, про записку скажи! Записка — это самоё подлое, а она про нее молчок!
— Никакой записки я не писала.
— Нет, писала!
— Нет, не писала!
— Не ври — хуже будет!
— Я не вру.
— Хорошо же! — Алик выбежал в прихожую, сорвал с вешалки Ксанкину шубку. — Пока не признаешься — не отдам.
— Ой, я опоздаю в музыкальную. Полседьмого начало.
— Признавайся!
— Нет!
— Тогда никуда не пойдешь. Ну, признаешься?
Ксанка начала плакать.
— Вот мама приедет — она тебе задаст!
— Еще посмотрим, кому она задаст!
— Может, в самом деле, не Ксанка? — вступился, поеживаясь от чувства неловкости, Остап.
— Кому поверил — тоже хорош! — Теперь Алик обрушился на друга. — Она, как дважды два! Письма кто писал? На перемене в класс к нам кто заходил? Бумага та! Почерк такой же круглый…
Факты стройно выстраивались, смыкаясь друг с другом, нанизывались звено за звеном в единую нерушимую, неопровержимую, нерасторжимую цепь.
Алик доказывал, обличал, требовал немедленного признания. Ксанка плакала, упорствовала. И было совершенно непонятно, почему она так упорствует, когда все совершенно ясно… Как дважды два!
А в это время Наташа Шевцова, стоя с коньками в руках у входа на каток, совсем застыла, бедная, ожидая на холодном ветру. Не надо было, ох не надо было писать ему первой! Это все Танька Чернова: влюблен да влюблен! Послала с ней записку — и что? Он вот взял да и не пришел.
Но почему все-таки? Почему?