ПОЛИНКА.net

Семьдесят неизвестных (начало)

На линейке Петр Петрович начал:
— Наш новенький, Витя Коровкин, работать не хочет…
— Почему? — возразил я. — Я хочу, только никак не получается.
Он вроде и не слышал и повторил:
— Работать не хочет… А вас в лагере сейчас не семьдесят — семьдесят один. И нормы трудовые тоже на семьдесят одного. Что будем делать, давайте советоваться.
Вперед выступил Сенька, бригадир.
— У р-ребят предложение, — сказал он. — Будем каждый день выделять пять человек. Они выполнят свои нормы, а потом норму Коровкина. И не нужен он нам совсем. Вроде его и нет.
Ну и глупо! Кто это, интересно, будет за дядю работать? Но они все развеселились почему-то, зааплодировали.
— Не только мальчишки, — предложила Валя Потапова. — Девочки тоже.
— Хорошо, лампочки-фонарики, — согласился Петр Петрович. — На доске показателей выделим отдельную графу «Выработка Вити Коровкина» и каждый день будем отмечать, сколько он сделал.
Случись такое раньше, я бы только обрадовался. Пусть за меня вкалывают, если им охота! Но теперь… Как же моя новая жизнь? Я разозлился и крикнул:
— Это неправильно! Я не буду работать, а на доске моя выработка? Не имеете права!
Опять они все сделали вид, что не слышали. Как будто я ничего не сказал.
И тут же у меня на глазах произошло нечто совершенно невероятное.
— Так кто же завтра будет Витей Коровкиным? — спросил Петр Петрович.
Из строя вышли пятеро ребят.
— Мы, — сказали они дружно, хором, и я удивился, как у них хорошо получается, словно они заранее репетировали. — Мы — Витя Коровкин.
Я стоял и не знал, что делать — смеяться или шуметь. Или, может быть, опять объявить голодную забастовку?
Поздно! Конфеты и печенье я уже съел…
И пошло! Каждый вечер на доску заносили мои показатели: сто процентов, сто десять процентов, сто три процента. Не мои — что я говорю! — Вити Коровкина. Того Вити Коровкина, которым были попеременно то одни, то другие ребята и девчонки.
А я ничего не делал. Слонялся как тень по лагерю, временами мне начинало казаться, что я и в самом деле тень. Со мной никто не разговаривал, все проходили мимо, словно я невидимка. Но самым невыносимым моментом за весь длинный и нудный день была вечерняя линейка, когда в ответ на вопрос Петра Петровича: «Кто завтра Витя Коровкин?» — выходили все новые и новые пятерки неизвестных.
Уж лучше бы они меня отлупили!
Что же мне делать? Что?
Вскоре Петр Петрович объявил, что, возможно, на днях в лагерь приедет космонавт, наш земляк.
Все обрадовались, один я испугался.
— Можно сказать? — Я поднял руку.
— Дадим ему слово? — спросил Петр Петрович у ребят.
— Нет! — завопили они. — Кто не работает, тот пусть молчит.
— Ну, пожалуйста! — взмолился я. — Мне очень надо.
— Проголосуем…
Голоса неизвестных разделились поровну. Тогда Петр Петрович проголосовал «за», и большинством в один голос решили дать мне слово.
Я сказал:
— Вдруг космонавт приедет завтра, а в графу показателей Вити Коровкина вы сегодня записали семьдесят процентов.
— Тебе-то что? — кричат.
— Как то есть что? Космонавт ведь на меня подумает.
Тут такой шум поднялся.
— Мы ему разъясним, кто ты такой есть, — не бойся.
— Ребята! Ну, пожалуйста!.. Вы меня до конца еще не выслушали… Сегодня днем повара Петру Петровичу говорили, что надо большую яму для кухни вырыть! Если я ее сейчас вырою, исправите процент на доске показателей? Чтобы на ней хотя бы сто было.
Опять долго спорили, наконец решили: пусть роет.
Я с этой ямой, наверное, до трех часов ночи провозился. Но вырыл. И своею собственной рукой на доске показателей цифру семьдесят на сто исправил.
А на следующий день — здрасте пожалуйста! — шестьдесят процентов. Я так расстроился, не выдержал — побежал к Петру Петровичу.
— Да что это такое, Петр Петрович! Ведь стыдно мне, стыдно!
— Что делать, лампочки-фонарики? Ты же знаешь, десять старшеклассников мы отправили на лесозаготовки для школы. Теперь за Витю Коровкина только четверо вместо пяти работают.
— Можно, я еще одну яму вырою?
— Ям больше не нужно.
— А что тогда? — чуть не плачу.
— Даже не знаю… Впрочем, один выход есть. Хочешь завтра к тем четверым пятым пойти? Поможешь им…
Как-то странно: к самому себе пятым идти. Но я пошел. И Витя Коровкин в тот день сто сорок процентов сделал. Из них я один, минимум, пятьдесят. Больше бы мог, но боялся — опять не ту травку вырву спешке.
А потом сто пятьдесят. А потом сто шестьдесят пять…
Когда у Вити Коровкина выработка перевалила за двести процентов и стала чуть не самой высокой по лагерю, ребята вдруг взбунтовались:
— Не хотим больше за Витю Коровкина вкалывать! Пусть сам. Он и так уже больше ста тянет.

А ведь космонавт к нам не приехал!.. Я крепился, крепился, а потом всё-таки не выдержал и спросил у Петра Петровича с подковырочкой:
— Где же все-таки, интересно, космонавт задержался?
Он посмотрел на меня как-то странно, исподлобья, сторожко:
— Ну, значит, нашлись у него дела поважней… А что, лампочки-фонарики, наскучило самому за себя работать? Может, опять к тебе ребят подкинуть? Или там бульдозер, чтобы нормы твои потянул.
Бульдозер?.. Выходит, он знал! И все-таки молчал, не сказал ребятам.
— Не нужно, Петр Петрович. Я сам.
Он сразу отмяк, заулыбался:
— Смотри, лампочки-фонарики!
— Смотрю, — сказал я твердо.
И в самом деле, зачем бульдозер, когда меня уже и без него вытянули? Семьдесят человеческих сил, семьдесят неизвестных, которых я теперь знаю как свои пять пальцев.
Еще бы не знать! Ведь каждый из них был Витей Коровкиным. А Витька Коровкин — это как-никак я!