ПОЛИНКА.net

Марта

— Марта, переступи ногой! Ну, переступи, Марта! «Му-у-у!»
— Переступи, тебе говорят. Доёнку мне некуда поставить, не видишь, что ли?
«Му-у-у!»
Мать уговаривает Марту, но та не желает ничего ни видеть, ни слышать. Наверное, задумалась о чём-то. Стоит будто вкопанная, и наша мать никак не может подобраться к её вымени.
Мы с Гриней расположились сзади. Прислонились к стене коровника возле двери, слушаем.
— Ребята, а вы что выстроились как истуканы? Помогите!
А мы не выстроились, мы не истуканы. Сама же не велит нам с Гриней подходить к Марте во время дойки, чтобы не отвлекать её. А теперь вот зовёт.
Мы лезем на сеновал, набираем по охапке мягкого, душистого сена и кладём около Марты. Она начинает жевать, её задумчивость постепенно проходит. И теперь Марта послушно отставляет левую заднюю ногу. Мать протирает коровье вымя влажной марлей, ставит большое обливное ведро и садится на скамеечку, которую отец специально сделал, чтобы ей удобно было устраиваться около Марты.
Вж-жик! Вж-жик!.. Струи молока ударяются о стенку ведра. Мы с Гриней выходим из коровника, чтобы мать вгорячах не обозвала нас ещё каким-нибудь обидным словом. С ней это бывает. Садимся на бревно и ждём. Когда мать уйдёт, мы очистим коровник от навоза, напоим Марту, положим в её стойло свежую соломенную подстилку. Но пусть никто не подумает, что всё это мы делаем из-за Мартиного молока. Просто мы её очень любим. А молоко как раз можно и не получить. У нашей матери вечные затеи. То она решит наготовить творога или сметаны, а то вдруг начнёт собирать сливки и сбивать в маслобойке масло. В такие дни о молоке лучше и не заикаться.
— Как ты думаешь, — спрашивает меня Гриня, — попробуем мы сегодня парного или нет?
— Не знаю, — отвечаю я. — Ты же видел, какая она сердитая! Что правда, то правда. Мать выходит из коровника с полной доён-
кой, прикрытой сверху марлей и, не замечая нас, направляется к дому. А мы принимаемся за дело.
Марта нас слушается: отодвигается в сторону, чтобы мы могли почистить и поскрести дощатый пол вилами и лопатой, выпивает из ведра всю воду до самого дна, не упрямясь заходит в стойло. Она привыкла к нам. И если бы спросили Марту, кто ей больше всех по душе, то она наперекор матери наверняка бы сказала:
— Истуканы.
Только назвала бы нас с Гриней не так, а как-нибудь поласковее. Мы гладим Марту по её мягкой тёплой шее и уходим домой. Едва переступив порог, слышим голос матери:
— Ребята, руки мыть!
Значит, нам повезло. Мать уже процедила молоко, налила две большие кружки и поставила их на стол. Да ещё отрезала по куску только что вынутого из печки хлеба. Наскоро поплескавшись под рукомойником, мы садимся за стол. И нам кажется, что на свете нет ничего вкуснее парного молока. Тем более, что оно не от какой-нибудь другой коровы, а от нашей Марты!
Сейчас молоко даёт нам Марта, а было время, когда мы сами кормили её из рожка.
Стояла ранняя весна, ещё снег не сошёл. Мы поужинали, мать перемыла посуду и стала прогонять нас с Гриней из-за стола.
— Спать пора!
Как всегда, мы попробовали спорить.
— Нам велите спать, а сами?
— Не ваше дело. Мы сейчас тоже ляжем.
— Ага, хитренькие какие! Мы уснём, а вы ещё сидеть будете.
— Хватит болтать! Марш в постель, кому я сказала?
Если наша мать сказала «марш!», значит, «марш!» —деваться некуда. Мы забираемся в кровать и украдкой наблюдаем из-под одеяла. Родители и не думают ложиться: им, видите, ещё не пора. Наоборот, они одеваются. Отец снимает с гвоздя фонарь «летучая мышь» и зажигает его.
— Куда вы? — спрашивает Гриня.
— К корове идём, заболела она что-то.
Мать прикручивает фитиль лампы и напоследок говорит:
— Не балуйте тут.
Они уходят, и мы засыпаем.
А потом вдруг раздаётся грохот: отец топчется в сенях, сбивает с валенок снег и задевает пустое ведро. Дверь открывается, и в комнату, где мы спим, вкатываются клубы холодного пара. Ничего нельзя разобрать. Но потом пар рассеивается, и мы видим отца, который держит в руках что-то, прикрытое мешковиной. Сзади мать. Лицо у неё сияет.
— Ребята, вставайте, телёночек у нас!
Уже утро. Отец делает загородку из скамеек и табуреток и помещает туда телёнка. Он совсем маленький, немощный, его тоненькие ножки скользят по полу, разъезжаются в стороны.
Мать хлопочет у самовара, наливает в миску горячей воды и опускает туда бутылочку с рожком. В бутылочке молоко. Телёнок зажимает губами рожок и, громко чмокая, сосёт.
— Ну, ребята, как назовём новорождённого? — весело спрашивает отец,
А откуда нам знать, какие имена дают телятам?
— Тогда посмотрим в святцы.
Отец почему-то называет так отрывной календарь. Там на каждом листочке, внизу после числа и дня, печатались разные имена. Отец отрывает листочек и читает:
— «Егор, Терентий, Фёдор». Нет, это нам не подходит. А какой сейчас у нас месяц?
— Март, — в один голос говорим мы с Гриней.
— Вот и хорошо. Назовём её Мартой.
Так и появилась у нас Марта, настоящая наша кормилица.
Но кормилицей она стала не сразу. Даже когда Марта отказалась от рожка, мать всё равно поила её молоком и разными молочными болтушками из муки и хлеба. Обедая, мы всегда откладывали лучшие кусочки.
— Это Марте.
А когда она уже научилась пастись на лугу вместе со всем стадом, мы рвали самую мягкую, самую сочную траву и собирали её в большую корзину.
— Это Марте.
В нашей семье скоро все привыкли: самое лучшее и самое вкусное предназначается ей, нашей общей любимице. И однажды произошёл такой случай.
Мать испекла замечательный рыбный пирог. Всем не терпелось попробовать пирога, но мать никому не разрешала притрагиваться к нему: ждите, мол, обеда. Отец не вытерпел и вырезал из самой середины пирога огромный кусок. Мать рассердилась:
— Я же сказала: до обеда не трогать!
— А я не себе, — ответил отец. — Это Марте.
Он завернул кусок в бумагу и ушёл. А когда к обеду вернулся, мы спросили его:
— Ну, понравился Марте пирог?
— Нет. Она сказала, что коровы рыбного не любят. Зато я пирог съел с удовольствием.
Вот ведь какой хитрец! Мать этот случай долго не забывала. Нет-нет да и напомнит:
— А ну-ка, отец, расскажи, как ты Марту пирогом с рыбой угощал?
Да что пирог с рыбой! Мы с Гриней готовы были потчевать её и орешками, и халвой, и конфетами, хотя нам такие лакомства доставались не так часто. Но Марта всегда отказывалась от них в нашу пользу. Умница, ничего не скажешь!
Мать её так и называла.
— Умница у меня Марта. Клок сена под ноги не бросит, а если уронит, то подберёт, никогда не затопчет.
Марта не имела привычки, как другие коровы, бродить по промыслу, а, вернувшись с пастбища, сразу шла в хлев. Здесь её уже ждала мать с подойником и скамеечкой.
— Умница ты моя, — говорила мать. — Вижу, вижу, опять много молочка принесла.
Хвалили Марту и соседки.
— Удалась у Михайловны корова. Ладная, аккуратная, а уж об удоях и говорить нечего: ведёрница!
Правда, не нравились им у Марты рога. Хотя мы с Гриней не понимали почему. Таких рогов ни у одной промысловой коровы не было: длинные, чуть-чуть изогнутые и острые, как ножи. Наверное, соседки их просто побаивались.
— Как бы не боднула твоя Марта, — говорили они матери на пастбище во время дойки. — От неё и увернуться не успеешь.
— Что вы!—успокаивала мать. — Другой такой смирной коровы во всём стаде не найдёшь.
Пастух тоже беспокоился:
— Смотрю я, Михайловна, на твою Марту и дивлюсь. Другие коровы как коровы — степенные, неторопливые. А эта увёртливая, быстрая, носится, будто годовалый бычок.
— Поиграть она любит, молода ещё.
— А давай, Михайловна, всё-таки подпилим у Марты её рожища. Долго ли до греха?
Мать не соглашалась.
— Не дам такую красоту портить. Кому её рога мешают?
Но вышло так, что рога Марты кое-кому сильно помешали, а кому-то очень помогли.
Случилось это зимой, когда наступили трескучие морозы. Пришёл к нам как-то Тюлеген в заиндевевшем малахае, усы и борода в ледяных сосульках. Отогрелся за стаканом чая, стал жаловаться:
— Волк совсем как бешеный шайтан стал. Степь ни одна зверюшка нет. Волк аул приходил, барашка кушать хочет.
Отец стал расспрашивать нашего старого знакомого, как же он оберегает свой скот от хищников. И Тюлеген рассказал. В хлеву он повесил разные железки, склянки и провёл оттуда в землянку проволоку. Ложится спать — надевает проволочную петлю на ногу. И всю ночь дёргает проволоку, чтобы железо гремело и отпугивало зверей…
— Значит, так всю ночь ногой и дрыгаешь? — спросил отец, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
— Вся ночь. А утром хожу чумной, очень спать желаю.
Уже когда ушёл Тюлеген, мы посмеялись всласть. Но не зря наша мать всегда говорит, что смех до добра не доводит…
На другое утро вернулись родители домой с пустым подойником.
— Ребята, вставайте! — вся в слезах крикнула мама. — Наша Марта погибла!
…Глухой ночью голодный волк прогрыз камышовую стену и ворвался в коровник. Марта кинулась на него, выставив рога. Она защищала не только себя, но и забившуюся в угол от страха тёлочку. Видно, схватка была не на жизнь, а на смерть.
Марта погибла от ран, которые нанёс ей волк. Но и серый разбойник не ушёл далеко. Утром по кровавым следам его нашли на снегу, в зарослях лозняка, с распоротым острыми рогами Марты брюхом. Он лежал окоченевший, с оскаленными клыками.
Долго мы с Гриней горевали о нашей Марте. Пусть только никто не подумает, что горевали мы из-за её молока, вкуснее которого нет ничего на свете. Нет, совсем не поэтому.
Кончились морозы, зазеленели все луга вокруг промысла, и мы с Гриней на всё лето уехали к тётке в Мумру. А когда осенью вернулись домой, опять увидели в хлеву корову. Тёлочка выросла и стала такой же стройной и красивой — вылитая мать. Но всё-таки это уже была вторая Марта. И если начать говорить о ней, то тогда, наверное, получится совсем другой рассказ…