ПОЛИНКА.net

Буланый

Так вот все и называли этого коня на нашем рыбном промысле — Буланый. Впрочем, конём его никто не считал, он был просто лошадью. Ведь конь — имя громкое и гордое. Конь может нестись как вихрь, и только лихой наездник решится сесть на него верхом или управлять им, запряжённым в бричку. А более смирного существа и большего тихохода, чем Буланый, и представить себе было нельзя.
Мне всегда казалось, что на большой и доброй морде Буланого крупными лошадиными буквами написаны слова: «Я НИКОГДА НЕ СПЕШУ И ДРУГИМ НЕ СОВЕТУЮ». Встречные лошади будто ещё издали читают их, всхрапывают и мотают головами. Дескать, мы поняли тебя, Буланый, но лично нам хочется порезвиться. Что поделаешь, наверное, мы сделаны из другого теста. Да и хозяева наши торопятся. Так что не обижайся на нас.
И Буланый не обижался.
Так же как он не обижался и на конюха Матвея, на его явно пренебрежительное отношение. Ухаживая за Буланым, Матвей никогда не говорил: «конская сбруя», «конское ведро» или «конская грива», а всегда: «лошадиная сбруя», «лошадиное ведро», «лошадиная грива». Он редко чистил Буланого, ещё реже менял подстилку в его стойле и что хуже всего — сыпал овса в кормушку меньше, чем другим лошадям. Когда мы с Гриней указывали конюху на несправедливость, тот отвечал:
— Хватит с него и сена. Если бы я тоже плёлся в упряжке, как Буланый, то овса не требовал бы.
Странное рассуждение: как будто люди едят овёс или ходят в упряжке?
Но мы-то с Гриней Буланого в обиду не давали. И как только Матвей, задав корм лошадям и набив табаком трубку, уходил посидеть на скамеечке возле конюшни, начинали хозяйничать сами. Выводили Буланого из стойла, я брал в руки скребницу, Гриня — щётку, и закипала работа. Бывало, проведёшь железной, с зазубринками скребницей по крутому боку Буланого, так из его желтоватой шерсти сразу пыль столбом! А тут Гриня подоспевает со своей щёткой — начинает шерсть приглаживать. С непривычки мы чихаем, отплёвываемся, а Буланому хоть бы что, стоит спокойненько, только с ноги на ногу переступает. Наверное, понимает, что так надо. А может быть, терпит, хитрец, ожидая привычной награды. И в конце концов он её получает. Почистив Буланого, мы снова заводили его в прибранное стойло и подсыпали несколько пригоршней овса. А добывали мы овёс из других кормушек.
Особенно любил Буланый, когда его угощали ломтём свежего ржаного хлеба, посыпанного крупной солью. Но вынести незаметно хлебную краюху из дома не всегда удавалось. И тогда Буланый укоризненно смотрел на нас своими большими карими глазами, как будто хотел сказать: «Эх вы, растяпы, не смогли достать для меня хлебца… Ведь я так его люблю!»
Нам с Гриней становилось по-настоящему стыдно, и мы давали друг другу клятву, что в следующий раз уж не допустим такой промашки.
Подходило время водопоя, и Буланый поступал в наше с Гриней полное распоряжение. Порядок был такой: один ехал на нём к реке верхом, другой бежал рядом. Затем роли менялись. Приятно было сидеть на костистой спине Буланого, когда он забредал по колени в реку и шумно втягивал в себя прохладную речную воду. Иногда он поднимал голову, фыркал, и сверкающие брызги разлетались далеко вокруг, пугая проворных, юрких мальков. Потом, тяжело поводя раздувшимися боками, Буланый медленно поднимался на берег. Выбравшись на сухое место, он останавливался, зная, что здесь будет происходить смена седоков.



Так обычно возились мы с Буланым по воскресеньям, когда все работы на промысле прекращались и наш любимец отдыхал. А в будни у каждого было своё: мы учились в школе, а Буланый ходил в упряжке. Лишь вернувшись с занятий, я и Гриня, прежде чем сесть за уроки, забегали на полчасика в конюшню.