

ПОЛИНКА.net



З. И. Воскресенская
Оркестр
Рассказ сына
Обычно я стараюсь выехать на работу с первой электричкой, что-то около половины пятого утра. Поезд из Текстильщиков до Курского вокзала доставляет меня за десять минут. В это время в поездах и на улицах свободно и спокойно, телефоны в лаборатории молчат, и можно несколько часов заняться настоящим делом. Я люблю свою профессию радиоконструктора, иначе чего бы я вставал в такую рань. Без этой работы я не мыслю себе жизни.
А в то июньское утро я приехал на Курский вокзал около десяти часов. Сошёл с поезда и сразу попал в людскую круговерть, которая увлекла меня навстречу маршевой музыке.
Когда-то в детстве на первомайской демонстрации в Смоленске, услышав звуки марша, я обмирал от восторга, останавливался, а потом со всех ног несся за оркестром. Это радостное состояние невозможно ощутить, слушая оркестр по радио или записанным на пленку, его можно почувствовать, только шагая с оркестром рядом.
И сейчас меня потянуло к нему. Вижу, в окружении армии родителей движется батальон пионеров, отъезжающих на летний отдых. Духовой оркестр впереди. Пристроился, пригляделся к музыкантам. Играют без нот. На груди покачиваются и позвякивают медали. У кого «За оборону Ленинграда», у кого — Севастополя, Северного Кавказа, Советского Заполярья, «За взятие Будапешта», Кенигсберга, Вены.,.
Все музыканты постарше меня лет на пять—десять. У фанфарного трубача нет руки, пустой левый рукав заправлен под ремень, второй трубач — на костыле, у флейтиста четыре нашивки — за тяжёлые ранения. Прикинул — все их награды, вместе взятые, превысили бы количество нотных знаков исполняемой песни.
А по перрону, освещая его белизной рубашек, огоньками галстуков, сиянием глаз, шагают пионеры, рота за ротой, взвод за взводом… нет, простите, отряд за отрядом, звено за звеном…
Да сегодня же 22 июня!
«Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры — дети рабочих!»
Столько лет прошло, а песня эта берёт за душу, и так хочется сбросить с себя груз лет и недугов.
— Куда отправляются пионеры? — спросил я музыканта, когда он опустил свою флейту.
— В Бердянск, в пионерлагерь.
Сердце бешено забилось.
— В Мерликовую балку?
Но флейтист приложил мундштук к губам, мигнул карим глазом, подал знак, и оркестр грянул: «…До старта остаётся четырнадцать минут».
Началась посадка в вагоны.
Этой песни в мои пионерские годы мы не знали. Не было её и не могло быть. Будущий Колумб Вселенной, мой земляк Юра Гагарин, учился тогда мастерить бумажного змея, мечтая запустить его выше облаков, и готовился идти в первый класс школы. А мы тогда усваивали на уроках химии, что атом — самая малая и неделимая частица вещества.
Да. Это было 22 июня 1941 года…
На рассвете меня разбудили петухи. Обыкновенные деревенские петухи, которых на улице Горького в Москве не услышишь. Загоготали гуси, закудахтали куры. В этот оркестр вступили ударные звуки топора. Я натянул одеяло на голову, а потом отбросил его, сел на кровати и стал соображать. Итак, окончен восьмой класс.
Только вчера утром мы переехали на дачу. Сняли деревенский домик на берегу Истры. Целый день помогали бабушке и тёте Нюше разбирать вещи, мыть, прибирать.
А сегодня мы с Мишкой отправляемся на Азовское море. Я подбежал к кровати приятеля и стал по его голой пятке выстукивать пальцем точки и тире: «Пора… вставай!» Мишка брыкнулся и, не открывая глаз, простучал по спинке кровати азбукой Морзе: «Отстань!»
— Миш, ты что, забыл, какой сегодня день? — спросил я.
— Какой-какой, дай поспать. — Мишка сунул голову под подушку.
— Двадцать второе июня. Сегодня мы едем в пионерский лагерь. А нам ещё надо успеть вскопать грядки, посадить лук, укроп, салат и разный прочий винегрет. Вернёмся из лагеря, будем пожинать урожай.
Мишка высунул заспанное лицо, разулыбался во весь рот, сел на кровати, зевнул.
— А который час?
— Не знаю,— ответил я.— Будильник у бабушки в комнате, а мама с папой ещё спят. Пойдём копать, слышишь, вся живность поёт, гогочет, и солнце уже светит вовсю.
Я глянул в окно. Солнце лохматое, словно непричёсанное, пробивалось сквозь берёзовые ажурные кроны.
— Ух ты! Пионерлагерь… Море… Девятый вал сбивает тебя с ног.
Мишка запустил в меня подушкой. Я ответил тем же. Началась бомбардировка подушками.
Бабушка услышала нашу возню, заглянула в комнату.
— Тише вы, маму разбудите.
— А папа уже встал? — спросил я.
— Опять застрял, не приехал. А ведь сегодня воскресенье…
Мы с Мишкой вышли в сени, взяли по лопате и пошли вскапывать огород.
Огород был всего в четыре грядки. Земля влажная, рыхлая и такая пахучая.
Я воткнул лопату в грядку.
— Знаешь, Миш, мне вдруг стало грустно оттого, что я последний раз в жизни еду в пионерлагерь.
Мишка снисходительно усмехнулся:
— Тебе хочется остаться пионером до седых волос?
— Но ведь никогда это больше не повторится, а взрослыми мы будем до конца наших дней, — заметил я.
— Я раньше не подозревал в тебе сентиментальности, — солидно произнёс Миша. Он был на полгода старше меня и ехал в пионерлагерь только из товарищеской солидарности.
Мы наконец вскопали, выровняли грядки.
Бабушка дала нам лук, семена, показала, что и где сажать.
Вышла на крыльцо мама в халате, босиком, волосы закручены на бумажки.
— Куда же наш папка девался? — спросила она.— Обещал приехать не позже двенадцати ночи, а сейчас уже шестой час утра.
— Едет, едет! — закричали мы с Мишей, завидев в клубах пыли машину на дороге.
— Наконец-то,— обрадовалась мама, а бабушка поспешила в сени разжигать керогаз, варить кофе.
Машина остановилась, из неё вышел красноармеец.
— Товарищ старший лейтенант, вас требуют немедленно в штаб,— откозырял шофёр.
А старший лейтенант, то есть моя мама, стоит в голубом халате, с бумажными завёртками на голове и вовсе не похожа на лейтенанта, тем более на старшего.
— Сию минуту! — ответила она и побежала внутрь избы.
— Случилось что-нибудь? — спросила бабушка. — Война?
— Не могу знать,— ответил красноармеец.
Мама распахнула окно.
— Мальчики, собирайтесь-ка живо, я вас по пути заброшу домой.
Наши рюкзаки были упакованы ещё накануне. Мы с Мишей быстро натянули рубашки и брюки, а пионерские галстуки прилаживали под воротником уже в машине. Тогда вместо узла пионерский галстук скреплялся зажимом. Мама в гимнастёрке, подпоясана ремнём, на петлице воротника три кубика. Она расчесала свои кудряшки, натянула на голову берет.
Ехали молча. На улице Горького, возле нашего дома, шофёр притормозил, мы с Мишей выскочили из машины, мама крикнула нам вслед:
— Не забудьте позавтракать, в буфете хлеб, масло, яйца, сыр. Сидите дома и ждите моего звонка.
Мы с Мишей вскипятили чайник, я поджарил яичницу-глазунью, заправились, взяли по горсти ирисок и устроились на подоконнике. Никакой, конечно, войны и никакой тревоги. Сверху видно, как по улицам движутся, словно плывут, автобусы, велосипедисты жмутся к тротуарам, пешеходы с рюкзаками, и все спешат в сторону Белорусского вокзала, за город, на отдых.
День тёплый, солнечный. Я включил радиоприёмник. Передавали музыку, песни, читали стихи. Телефон молчал.
Мы лежали с Мишей на подоконнике, болтая ногами, перестукивались, зубы у обоих склеились ирисками.
Дом наш на углу, и на перекрёстке всегда стоит милиционер-регулировщик.
— Как ловко орудует своей палочкой, как жонглёр, — восхищённо заметил Миша.
— Это что! Вот мы пойдём с тобой на Красную площадь. Там возле храма Василия Блаженного стоит регулировщик на круглой подставке, так его со всей Москвы приезжают смотреть. Иностранные туристы его фотографируют, для кино снимают.
В это время пришёл сменщик регулировщика.
— Миш,— толкнул я локтем приятеля,— смотри, у милиционера на плече карабин. Почему?
Миша пожал плечами.
— Может, ловят какого-нибудь преступника?
И вдруг разом оборвалась на полуфразе песня, и из громкоговорителей на улицах, по радио в квартире зазвучал голос диктора: «Граждане Советского Союза! Через несколько минут будет передаваться важное правительственное сообщение. Слушайте все. Слушайте все…»
Мы с Мишкой вцепились в подоконник обеими руками… На улице всё замерло, всё остановилось, как в стоп-кадре.
Эти несколько минут показались вечностью.
Наконец раздался размеренный, суровый голос:
«Сегодня, в четыре часа утра… без объявления войны германские войска напали на нашу страну…»
Война… война…
«Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»
Война… война…
Люди выходили из автобусов, переходили на другую сторону улицы, чтобы ехать обратно домой, велосипедисты и пешеходы с рюкзаками тоже поворачивали назад. Никто не бежал, не кричал. Все только словно ближе придвинулись друг к другу, говорили вполголоса.
Меня это сообщение ошеломило и взорвало злостью. Фашистская Германия напала на нас, значит, Гитлеру скоро каюк. Слово «капут» вошло в обиход позднее.
— Ну и зададим же мы фашистам, — кувыркался Мишка на диване.— Ну и зададим. Будет знать Гитлер, как совать своё свиное рыло в наш советский огород.
И я был того же мнения.
— Может быть, отложат нашу поездку? Поедем после победы,— высказал Миша предположение.
— Эх, не доросли мы с тобой малость. Мне даже в пионерлагерь ехать расхотелось,— признался я.
— Но ты же несколько часов назад жалел, что в последний раз едешь в пионерлагерь,— резонно заметил Миша.
— То было другое время — несколько часов назад. Мы копали грядки и не знали, что идёт война. Бомбили друг друга подушками, а фашисты сбрасывали бомбы на наши города.
Задребезжал телефон.
Я схватил трубку… Звонил папа.
— Ты слыхал, сынок? — спросил он.
З. И. Воскресенская
Оркестр (продолжение)

