ПОЛИНКА.net

Клю – клю

Я и Гриня лежали под деревом и смотрели в небо. До нас доносился клёкот коршунов: «Тен-нь тер-рентен-нь, тень-нь тер-рентен-нь…»
Огромные птицы, выровняв, как по линейке, крылья, кружат над лесом. Когда летит ворона, утка или цапля, то видно, что они изо всех сил работают крыльями. У коршунов крылья неподвижны, только чуть шевелятся кончики да руль-хвост то наклонится вправо, то влево. Мы разговариваем с Гриней про коршунов.
— Гриня, — спрашиваю я, — почему они крыльями не машут и не падают?
— А ты видел, что бы самолёты крыльями махали? Но ведь не падают же…
— Так у них пропеллеры.
— А у коршунов?
— Чего — у коршунов?
Гриня не отвечает, думает, наверное. Потом говорит:
— А ты, Минька, бестолочь. Забыл, что нам Иван Михеич на уроке физики про воздух и планёры рассказывал?
— Не помню.
— То-то и оно. Нагретый у земли воздух поднимается вверх, образуются восходящие струи…
— Вспомнил! Планёры находят эти струи и парят в воздухе. Но ведь то планёры!
— А коршуны?
— Чего — коршуны?
Сейчас Гриня будет доказывать, что и у планёра нет пропеллера, и назовёт меня судачьей головой. У него всегда так. Если кто-нибудь туго соображает, сразу: «Судачья голова!» А по-моему, голова у судака ничуть не хуже, чем у любой другой рыбы. И вообще мне не хочется ссориться с Гриней, особенно сегодня: ведь мы задумали завести собственного домашнего коршуна.
Правда, до сегодняшнего дня мы ни о чём таком не думали. А тут идём по лесу и видим: лежит в траве под деревом коршун. Вернее, первым увидел его Гриня.
— Смотри, — кричит, — я коршуна нашёл!
Ему всегда везёт: то монету найдёт, то гайку для грузила, то целёхонькое чугунное колесо от тачки. А тут на тебе — коршун. Правда, мёртвый и с перебитым крылом. Наверное, подстрелили беднягу. Но кому понадобилось палить в коршуна?
Конечно, этого горе-охотника уж и след простыл. Топчемся мы с Гриней вокруг дерева, не знаем, что делать. Потом я говорю:
— А ты погляди, там же гнездо! — и указываю на самую верхушку здоровенной ветлы. — Может быть, это и есть гнездо как раз того самого коршуна?
Гриня задирает голову, смотрит, потом снимает ботинки, чтобы легче было, и лезет на ветлу. Добрался до верхушки, глянул в гнездо и кричит:
— Есть!
— Что есть? — спрашиваю.
Гриня бормочет что-то, а что — разобрать нельзя.
— Да что есть-то? — кричу я. — Ты толком скажи! А он отвечает:
— Не могу я и за ветку держаться, и с тобой разговаривать! Погоди вот, спущусь.
Странный человек! Как будто он за ветку зубами вцепился и не может рта раскрыть.
Наконец Гриня спускается с дерева и говорит, что в гнезде — птенец коршуна. Один и, видать, голодный, потому что все время рот раскрывает и пищит.
Тут-то мы и решаем взять птенца на воспитание. Если, разумеется, кроме убитого, у него не окажется второго родителя. И вот, спрятавшись в траве под деревом, мы следим за коршунами: не спустится ли какой-нибудь из них на гнездо?
«Тень-нь тер-тентен-нь, тень-нь тер-рентен-нь…»
Клёкот коршунов становится всё слабее, и скоро сами они скрываются из глаз. Ни один из них не признал птенца-сироту за своего. Уже вечереет, ждать больше нельзя.
— Лезь, — предлагает мне Гриня.
— Куда лезть, зачем?
— Как — куда? На дерево, за птенцом.
— А ты бы, Гриня, сам…
— Ишь какой хитрый! Я уже лазил на разведку. Теперь твоя очередь.
Я не торопясь расшнуровываю ботинки.
— А вдруг он клеваться начнёт?
— Ну и что? А ты терпи. Он хоть и маленький, но всё-таки коршун. Это тебе не цыплёнок какой-нибудь!
Ничего не поделаешь, надо лезть. Добравшись до гнезда, кладу птенца за пазуху и спускаюсь.
— Клевался? — спрашивает Гриня.
— Ни капельки,— храбро отвечаю я.— Только вот царапается очень. Поднимаю рубашку и показываю Грине: весь живот у меня в красных полосах.
— Ничего, —- утешает меня он, — до свадьбы заживёт!
Мы кладём птенца в большой, с отцовской головы, Гринин картуз и шагаем к промыслу. Радость нас так и распирает: ещё бы — будет теперь у нас свой домашний коршун!
Но вот кто считает, что выращивать дома коршунов — простое Дело, сильно ошибается! Нет, если у вас в руках окажется маленький, покрытый пухом коршунёнок, то прежде чем принести его домой, хорошенько подумайте. Никто не может сказать, что вас ожидает.
Мать, например, заявила:
— Я с такой вражиной жить под одной крышей не желаю. Мало ли он у меня утят и цыплят перетаскал!
Хорошенькое рассуждение! Может быть, кто-то и таскает у тебя цыплят, но при чём тут наш коршунёнок? Ведь он пока только рот научился раскрывать, какой же он вражина?
А наша мать ещё больше подливает масла в огонь. Она начинает угрожать:
— Имейте в виду, я его кормить не буду. На меня не надейтесь!
А мы и не надеемся. Как-нибудь одни с Гриней управимся. Не дадим птенцу с голоду умереть.
Единственный, кто помог нам, был отец.
— Нечего теперь тары-бары разводить, — сказал он. — Не пропадать же птице?
Взял пилу, молоток, гвозди, несколько дощечек и за какие-нибудь полчаса сделал в углу веранды, под самым потолком, вместительное гнездо.
— Вот вам и квартира готова,—сказал отец,—вселяйте квартиранта. Мы положили в гнездо веток, сухой травы, пуха. Получилось гнездо
не хуже того, которое свили коршуны в лесу на высокой ветле. Коршунёнок уселся в него, пригрелся и задремал. А мы с Гриней побежали на речку добывать ему корм.
Распороли рогожный куль и этим кулём, как неводом, наловили десятка три мальков. Поместили их в банку с водой и принесли домой. Гриня положил несколько штук мальков на край гнезда, и мы стали ждать, что будет.
Но ничего не было. Коршунёнок только широко открывал рот и как будто жаловался: «Клю-клю! Клю-клю!..»
— Эх ты, «клю-клю»! —сказал Гриня. — Ну, что ты за птица, если даже клевать не умеешь? Подожди, я сейчас сделаю по-другому.
Гриня раскинул руки, как крылья, и стал кружиться по веранде. Потом вскочил на табуретку и громко захлопал в ладоши. Он изображал коршуна, прилетевшего на гнездо. Птенец не обращал на Гриню никакого внимания. Но зато когда Гриня поднёс малька ко рту коршунёнка, тот жадно проглотил его. За первым мальком проглотил второго, за вторым — третьего…
Когда в банке мальков осталось совсем немного, я сказал:
— Хватит тебе, Гриня, кормить его. Теперь давай я.
Но Гриня не хотел слезать с табуретки, ему нравилось быть коршуном и кормить птенца. Мы чуть не поссорились.
Тогда я тоже раскинул руки, закружился на месте и очень похоже заклекотал: «Тен-нь тер-рентен-нь…»
Гриня удивился и спрыгнул с табуретки. А я стал кормить коршунёнка. И скоро весь наш улов оказался у него в желудке. Клю-клю, как мы его тут же назвали, раздулся, будто резиновый шарик, потоптался в гнезде и уснул.
На другой день у Клю-клю была уже другая пища. Наша мать любила жарить рыбные котлеты и часто заставляла меня крутить мясорубку, готовить фарш. Нельзя сказать, что я делал это с охотой: ну кому может понравиться такая однообразная работа? А тут сам напросился:
— Мама, ты будешь сегодня на обед котлеты жарить? Может, тебе фарш приготовить?
Мать удивилась, но допустила меня на кухню. Как я вертел ручку мясорубки, как старался!
— Куда ты торопишься? — спросила мать. — Успеешь ещё набегаться.
А я не из-за этого торопился. Гриня сидел на веранде и подавал оттуда знаки: пошевеливайся, мол, брат, — Клю-клю есть хочет.
Когда я закончил работу и вышел из кухни, то под рубашкой у меня оказался порядочный ком рыбного фарша. Мать ничего не заметила. Но зато как был доволен Клю-клю! Фарш он ел куда охотнее, чем вчера мальков.
Постепенно мы привыкли к коршунёнку, а он ко мне и к Грине. Стоило только нам показаться на веранде, как он уже зовёт: «Клю-клю!»
Мы приносили ему рыбёшек, кусочки мяса, стрекоз, крупных кузнечиков, саранчу. Ел Клю-клю много и рос не по дням, а по часам. Жёлтый пух сошёл с него, показались перья. Сначала они были короткие, мягкие, а потом становились всё длиннее и жёстче.
— Ребята, — сказал нам как-то отец, — пора вам начинать учить Клю-клю летать. А то он вырастет у вас сидень сиднем.
Это было уже что-то новое. Скорее, Клю-клю мог научить полёту нас с Грин ей, чем мы его. Ведь он же всё-таки был птицей!
Но ничего не поделаешь: пришлось нам взяться за обучение. Сначала старались чаще выманивать Клю-клю из гнезда. Положим его еду на пол веранды и зовём:
— Клю-клю, иди сюда! Не бойся, прыгай из гнезда!
Конечно, наших слов он не понимает, но есть ему хочется. Потопчется, потопчется на краю гнезда, потом — бух! — вниз. Поест, попьёт водички и на нас поглядывает. Помогите, дескать, до гнезда добраться. Мы помогаем. А скоро Клю-клю и сам научился по жёрдочкам в гнездо залезать. И крыльями стал махать. Машет ими и кружится на одном месте. Ну, совсем как Гриня или я.
Нас с Гриней сильно огорчало, что Клю-клю был очень неуклюжим птенцом. Ходит еле-еле, переваливается с боку на бок. Сядет в гнездо, расплывётся всем своим жирным телом,и не поймёшь: то ли это утка, то ли индюк.
— Полюбуйся, Минька, на наше сокровище, — говорит мне Гриня.— Ну разве он похож на коршуна? Вылитый индюк!
Но я заступался за Клю-клю:
— Не смей его так обзывать!
— Почему это — не смей?
— А потому. Если тебя, например, всё время индюком дразнить — хорошо будет?
Гриня согласился, что нехорошо, и уже никогда не называл Клю-клю индюком. А он сам всё больше и больше становился коршуном: стройным, красивым, сильным. Походит по двору, на веранду взлетит, на крышу. Ласточки вокруг него так и вьются, прогнать норовят, чтобы он не обидел какую-нибудь мелкую птаху. И не могут понять, что это не обыкновенный дикий коршун, а домашний.
А Клю-клю, наверное, из-за ласточек не любил сидеть на крыше — начал от дома улетать. Но на ночь всегда возвращался в гнездо и по утрам требовал пищи. А потом вдруг пропал совсем.
Загрустили мы с Гриней. А отец нас утешает:
— Зря горюете, ребята. Хорошее дело вы сделали, не дали птенцу погибнуть. А домашним он всё равно никогда бы не стал. Домашних коршунов не бывает.
Проходили последние летние дни, и мы с Гриней подумывали, что вот уже скоро надо будет идти в школу. Как раз тогда это и случилось. Мы с Гриней сидели в доме и увидели, как за окном мелькнула какая-то тень, закудахтали куры. И раздался голос матери:
— Ребята! Коршун на кур напал!
Мы выскочили из дома и увидели, как бросились врассыпную куры. А на земле сидел коршун. Он огляделся вокруг, взлетел на веранду и уселся прямо на гнездо. Через минуту он снова взмахнул крыльями, высоко поднялся в небо и исчез.
Это был Клю-клю. Больше мы его уже никогда не видели…